Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

— Нет, — решительно сказала Валентина. И насмешливо, укоризненно взглянула в изуродованное лицо невестки:

— Чудная ты, Галина! Какая разница?.. Вернее, большая разница: они грабят и мы с Евграфом грабили… Мы — для себя, они — для всех.

— Милая Валечка! — вдруг припала к ней на грудь Галина. — Я и сама бы не поехала, но куда я — урод, больная? Ты сильная и умная, а я…

Она смахнула слезы и уже твердым голосом спросила:

— Ты у него, у Яхонтова, остаешься? Какая он светлая личность! Какой обаятельный человек. Я бы с ним напоследок… Ну, понимаешь, хотя бы последние дни с ним…

— Вот глупости ты городишь, — остановила ее Валентина. — Я остаюсь просто работать. И не так уж страшны они, как мы представляли.

Она вытянула перед собой руку и сжала ее кольцом. Около плеча вздулся упругий бугор.

— Вот видишь? А знаешь, как приятно поломаться на работе, и мне кажется, я привыкну скоро к ним.

На дворе заскрипели сани.

— Вот скоро и ехать, — сказала Галина. — Знаешь, с нами едет тридцать семей… Ты бы передумала?

Валентина опустила голову на ладони и тихо сказала:

— Нет! Да и для тебя же хуже будет, если я поеду…

В комнату вошел Сунцов и несколько человек тунгусников.

Они поспешно выносили имущество. Евграф в нерешительности постоял около дверей, но подошел к женщинам развязно.

— Ну-с, собирайтесь! — сказал он. — А ты, Валя, брось из себя революционерку разыгрывать. Если желаешь испортить себе жизнь, то — пожалуйста… Но только напрасно… Мы тебе не враги. И не думаешь ли ты, что здесь будут дражные работы? Ерунда! Вот какой-нибудь месяц… и они останутся без хлеба. А время-то уже уходит — летом сюда ничего не завезешь.

Помолчал немного и задумчиво добавил:

— Дураки: верят разным Медведевым и Яхонтовым.

Валентина снова, как в первый раз, взглянула на брата, и Сунцов понял, что его доводы только укрепляют ее решение.

Валентина молча поцеловала невестку и, не оглядываясь, вышла на улицу. Падал мягкий сырой снежок, застилая темные обледеневшие дорожки. На прииске вперекличку хрипели испорченные гармошки и слышались подпевающие голоса: это куча приискателей гуляла после выпитой порции.

Квартира Яхонтова находилась на самом конце прииска, под горой. Из низких окон казармы лучился слабый свет. Мелькали тусклые тени людей. Подходя к двери, она услышала легкий шорох на пригорке и остановилась с занесенной рукой.

«Уехали, — мелькнула мысль. — Ну да, уехали, и с ними ушло все прежнее». И удивилась своему безразличию.

С Яхонтовым она не видалась с глазу на глаз с того времени, когда у мужиков были отобраны продукты. Раньше он часто заходил к Сунцовым и просиживал долгие зимние вечера. Женщины привыкли в нем видеть умного, но неряшливого человека.

Валентина в первый раз была у него, и, может быть, поэтому Яхонтов, откинув назад свои черные завившиеся волосы, начал суетливо приводить в порядок комнату.

— У меня и посадить-то вас не на что… Да вот — можно сюда… В шахматы сегодня не сыграем? А я ведь думал, что вы наломались и спите теперь как убитая.

От его простоты и задушевного голоса Валентина чувствовала облегчение. И все здесь было как-то до примитивности незатейливо и грязно. На столе, залитом чернилами, — кривая стопа книг. Рядом шахматная самодельная доска и покрытый слоем сажи эмалированный чайник. На стенах оружие, лыжи, чертежи и фотографические карточки.

В углу сквозь решетчатую перегородку скалила белые зубы острорылая, похожая на песца, собака. Она била хвостом о таловые прутья и ласково рычала.

В этой обстановке был весь Яхонтов. Лучшую обстановку за всю свою тридцатилетнюю жизнь он едва ли видел и редко был недоволен тем, что имел. Валентина знала, что он из бедной семьи выбился в технологический институт, откуда был исключен за «беспорядки».

— Вот этих вы еще не видели, — сказал он, указывая на две рядом стоящие фотографии. — Это моя мать.

Женщина с выпуклым лбом (таким же, как у Яхонтова) смотрела на нее задумчивыми и колкими глазами.

— А это вот?

Валентина взглянула на вторую фотографию, с которой на нее смотрело лицо молодого студента в форменной тужурке и фуражке с техническим значком.

— Какое поразительное сходство! — почти вскрикнула она.

Яхонтов грустно улыбнулся.

— Это вперед ссылкой, когда все зеленью пахло, а теперь вот весь мохом оброс.

Он ловко подкинул в железку дров и зажег лучину.

— Так вы из-за ссылки и не кончили институт? — спросила она, не отрывая глаз от фотографии.

— Так не кончил… Да что об этом теперь вспоминать!..

Его всегда ровный голос, как показалось Валентине, дрогнул.

— Теперь об этом и помышлять не полагается, видите, какая тряска?

Он налил в чайник воды и поставил его в дверку железной печи.

— Выпьем чаю, — сказал он, подбрасывая на огонь щепки. — Да, кстати, сообщу вам новость: мы на днях пускаем паровой молот.

Валентина обвела взглядом комнату и только в этот момент вспомнила, что с раннего утра ничего не ела, Она прошлась и, к удивлению Яхонтова, начала прибирать у него на столе.

А за чаем рассказала об отъезде брата и долго рыдала, припав головой к столу. Яхонтов дружески, нежно гладил ее волосы.

В окнах уже показался рассвет, когда Валентина ушла. По прииску в предутреннем тумане мелькали и таяли бесформенные фигуры людей. В горах подобно мельничному колесу шумели леса, и было слышно, как, поднимаясь с ночлега, перепархивали птицы.

Через несколько дней после воскресника на Боровом задымились мастерские. Теплый ветер рвал черные клочья дыма и уносил их к горным вершинам. По наковальням задорно стучали молотки.

Яхонтов с частью рабочих топтался около машины. С самого утра и до темных сумерек перетирал он проржавелые части и примерял их на свои места. С испачканным лицом и растрепанными волосами, в одной длинной рубахе, он не ходил, а бегал, волновался и кричал на своих помощников. Качура, с сонным лицом, но легкий и возбужденный, гонялся с железным прутом за ребятней, которая галочьим гомоном глушила мастерские.

— Ах вы, шелекуны, ядят вас егорьевы собаки! Я ж вам покажу кузькину мать!

У драг кучки ссутуленных рабочих выворачивали глыбы снега, точно щипали громадную птицу.

Вокруг станков громоздилась сваль ржавого железа, и тут же красовались натянутые, выкругленные, уже готовые в дело прутья.

Вихлястый, длинный, как журавль, раскачиваясь, бросал снег и кричал сверху вниз тонким бабьим голосом:

— Мотырнем, Васюха! Не будь мы сукины дети, мотырнем дело! Вот только ремонтируй посудину заново… Баяхту, Ефимовский, Алексеевский возьмем… Истинный бог!